 В плену... в окружении... в оккупации...
Вместе с Турковым и другими помянутыми множество сочинителей: от
покойного нобелевского лауреата Иосифа Бродского до вечно живого живчика
Млечина, без устали твердят, что все, побывавшие в окружении и в плену,
после войны немедленно оказывались в наших лагерях и тюрьмах, но при
этом никто не называет имён. Наиболее обобщенно и безответственно сказал
это о наших солдатах Бродский в стихотворении «Смерть Жукова». Покойный генерал Варенников подарил мне по случаю какой-то моей даты
роскошный фотоальбом о Жукове. Странно было видеть там странные стихи
Григория Поженяна, Галины Шерговой и вот такие хотя бы строки Бродского: У истории русской страницы
Хватит для тех,
кто в пехотном строю
Смело входил в чужие столицы,
Но возвращался в страхе в свою. Почему в страхе? А потому, дескать, что боялись сразу попасть в
лагерь. Но прежде надо заметить, что «в строю», и вовсе не только в
пехотном, это немцы входили в европейские столицы, например, в Париж,
спешно объявленный французами открытым городом, как входили и мы в тот
же самый Париж в 1814 году. А Красная Армия не входила, а то врывалась,
то вгрызалась, а то вползала в Будапешт, Берлин и другие столицы с боем:
то танковым броском, то перебежкой, а то и на пузе. Нобелевский лауреат
должен бы это понимать. Ведь не Андрей же Дементьев, лауреат Ленинского
комсомола. Последние две строки приведенного четверостишья и цитируются то и
дело, как непререкаемый нобелевский аргумент. Это для шакалов демократии
как сахарная косточка. А со мной в Литературном институте сразу после
войны училось много студентов, побывавших в плену: Николай Войткевич,
Борис Бедный, Юрий Пиляр, даже был один преподаватель - Александр
Власенко. Возможно, и ещё кто-то, но я специально не интересовался, а
это - просто мои знакомцы, поэтому знаю. И так в маленьком, как тогда
говорили, «идеологическом», а ныне говорят «престижном» институте, где
не больше сотни студентов. А сколько было тогда бывших пленных в
Бауманском, Энергетическом, Автомеханическом, в которых я когда-то
учился, наконец, в медицинском? Там же сотни, тысячи студентов! А в
колхозах и на заводах? Потом я узнал бывших в плену Степана Злобина, Ярослава Смелякова,
Евгения Долматовского, Виктора Кочеткова. Были в плену и такие известные
писатели, как Константин Воробьёв, Виталий Сёмин из Ростова-на-Дону да
ещё Леонид Сёмин из Ленинграда... В справочнике «Отчизны верные сыны.
Писатели России - участники Великой Отечественной войны» (М. Воениздат.
2000) - два десятка писателей, бывших в плену или ставших писателями
после войны. Никто изменниками их не объявлял и не считал. Плен не помешал им
поступить в столичные вузы, жить и работать, где хотели, включая Москву,
они издавали книги, по их романам и повестям ставили фильмы (хотя бы
«Девчата» по одноименной повести Б.Бедного), некоторые занимали в Союзе
писателей высокие посты, получали ордена, премии - Сталинские (С.Злобин)
и Государственные (Я.Смеляков, Е.Долматовский). К тому же Злобин был
председателем секции прозы столичного отделения СП, Смеляков - секции
поэзии, Кочетков - секретарём парткома, Долматовский - профессор
Литературного института, а стоящий во главе списка Войткевич все пять
лет учёбы в Литинституте был старостой нашего курса. А у Туркова есть
большая работа о Смелякове. Так что, были трудности с публикацией об
изменнике? Такова судьба известных мне людей. Но можно обратиться и к статистике. На 20 октября 1944 года, т.е. за
полгода до окончания войны, проверочные спецлагеря прошли 354592 бывших
военнопленных. Из них 249592 человека, то есть подавляющее большинство,
были возвращены в армию, 36630 направлены на работу в промышленность, и
только 11556 человек или 3,81% были арестованы (И.Пыхалов. Время
Сталина. Л., 2001. с.67). Вот лишь у этих четырех неполных процентов и
были основания для страха. Выдавать настроение этой доли за настроение
всех - значит врать с превышением лжи над правдой в 25 раз. Словом,
приведенные строки Бродского - это поэтически оформленная клевета. Но с упомянутым Н.Войткевичем было у меня такое дело. В Литинституте
все пять лет он был старостой нашего курса. В 42-м году под Севастополем
он попал в плен и пробыл там до конца войны. Это ничуть не сказалось на
нашем отношении к нему. Скорее, наоборот. Мы говорили друг другу: «Он
пережил плен...» Коля был одним из самых старших на курсе и сразу после
института женился. Родился ребенок, жить трудно. А я вскоре после
окончания Литинститута пошел работать на радио, которое вело передачи на
зарубежные страны (ГУРВ, это за нынешним кинотеатром «Россия», в
Путинках). Был я там главным редактором Литературной редакции. Однажды
встречаю Колю. Не может устроиться на работу. В чём дело? А вот,
говорит, был в плену... Я не стал расспрашивать, много ли он ходил по
редакциям и по каким, а просто сказал: «Приходи ко мне, у меня есть
свободная единица». Он пришел, мы направились в отдел кадров и заполнили
там все необходимые бумаги. Он пошагал домой, к своему ревущему младенцу, а я - к себе в кабинет.
Вдруг звонок из отдела кадров: «Зайдите». Иду. «Кого же вы хотите
подбросить нам? - говорит кадровая баба. - Он же почти всю войну в плену
пробыл. Он закопал свой партбилет». Я спросил с ледяным бешенством: «А
как вы поступили бы в плену со своим партбилетом? Вам неизвестно, что
коммунистов расстреливали в первую очередь?» - «ГУРВ - это форпост
борьбы с мировым империализмом, а вы, член партии...» - «Есть такой
закон или служебная инструкция, что нельзя брать на работу тех, кто был в
плену?» Кадровчиха замялась: «Нет такой инструкции...» «Так кто же вам
дал право устанавливать свои законы, которые противоречат постановлению
правительства о недопустимости ущемления гражданских прав бывших
пленных?» - «Вы как член партии за него ручаетесь?» - «Ручаюсь. Я
просидел с ним в одной аудитории пять лет, видел в разных ситуациях,
знаю его как облупленного» - «Ну, если так...» Так вот, никакого государственно-юридического запрета не было, но
перестраховщики и трусы, как всегда, были и есть, и только надо решиться
встать им поперек дороги. Надо уметь с ними разговаривать. Впервые я
встретил такого перестраховщика ещё на фронте.
А Коля до самой пенсии
проработал в этом ГУВР в той же Литературной редакции, был восстановлен
в партии и пользовался всеобщим уважением. Светлая ему память... А что касается бывших в оккупации, то вот ведь что: человек,
пробывший в оккупации почти два года, был беспрепятственно принят в
столичный университет, ещё студентом вступил в партию, потом стал первым
секретарём обкома комсомола, обкома партии, секретарём ЦК, Генеральным
секретарём, наконец, президентом страны. И ни на одной ступеньке
восхождения его оккупационное прошлое, к сожалению, ему не помешало. Не
помешало сыграть одну из главных предательских ролей в развале страны.
Этот страшный пример доказывает, что, с одной стороны, годы оккупации
никому в жизни не мешали, а с другой - контроль, проверка, бдительность
должны были быть гораздо прозорливей. Уж в этом-то случае -
всенепременно. Сейчас Горбачев уверяет, что всю жизнь, т.е. выходит, с
оккупационного отрочества, сперва один, а потом со своей Раечкой мечтал
сокрушить коммунизм. Это вздорная выдумка. Он был заурядным партийным
функционером, прихоть судьбы вознесла его на самую вершину. Президент
великой державы - о чём ещё может мечтать карьерист? Он и не мечтал. Но,
человек неумный и болезненно тщеславный, пустой, он заигрался в
поддавки с Западом. И в конце концов, предстал перед миром полным
банкротом и был отброшен. Перед мерзавцем встал вопрос: остаться в
истории банкротом-идиотом, или натянуть маску хитроумного и ловкого
предателя? Он, в полном соответствии с духом бесстыдного времени,
предпочёл второе. Его разжиревшую рожу мы видели последний раз, когда
Медведев объявил ему о награждении высшим орденом, какой только смогли
они с Путиным измыслить. Но вернЁмсЯ к двум Аяксам. Для старшего Советское время, когда он и
вся его родня благоденствовали и благоухали, - «людоедский эксперимент»
(«Известия», 6.12.2000). Его приводит в бешенство знаменитая «Песня о
Родине» Лебедева-Кумача и Дунаевского: «Не горькая ли насмешка в том,
что именно в 1937 году, на пике сталинских репрессий, впервые прозвучали
в фильме «Цирк» знаменитые строки: «Я другой такой страны не знаю, где
так вольно дышит человек!» (там же). Во-первых, «Цирк» - это не 1937
год. Во-вторых, 1937 год - это не «пик» (См. помянутого И.Пыхалова). А
главное, да, миллионы людей, весь народ, в том числе многочисленный клан
Смирновых с его «гремучей смесью» (одно Переделкино чего стоит!),
дышали свободно и жили с каждым годом лучше и веселей (см.выше). Но,
увы, - нет правил без исключений... Совершенно справедливы и правдивы также и другие слова гимна,
проклинаемые вами: «Знамя Советское, сила народная нас от победы к
победе ведёт». А какое же знамя нас вело, допустим, до Берлина -
триколор, что ли? Он нас даже до Тифлиса не довел. И какая же сила вела,
если не народная? Что ж вы за существо, если даже сила родного народа
для вас лишь предмет глумления да издёвок? Верю: по причине слепоты и
амнезии вы эти победы не видите, а какие видели, не помните - ни страну,
вытащенную из неграмотности к вершинам культуры, ни знамя победы над
рейхстагом, ни наш герб на Луне и Марсе, - забыли, но это лишь
патологический факт вашей биографии. Евгений Долматовский в книге «50 твоих песен» приводит заранее
написанное письмо жене лётчика Владимира Зотова, погибшего в бою против
фашизма ещё в Испании в том самом 1937-м году: «Вспоминайте меня моей
любимой «Песней о Родине»: «Широка страна моя родная, много в ней лесов,
полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит
человек». А закончил Зотов письме так: «Шурик, расскажи сыну, кто был
его отец и за что он погиб» (с.118). Как вам, Смирновы, понять такого
человека! Он вступил в бой с фашизмом добровольно, а вы даже в мирное
время за широкой спиной отца улизнули от армии. И что можно рассказать о
вас вашим детям и внукам, Смирновы? Впрочем, своим потомкам вы рассказали о себе сами: «Если бы, не
приведи Господь, немцы в 41-м году заняли Москву, мы, вероятно,
распевали бы сегодня: «Свастика Гитлера - сила народная нас от победы к
победе ведёт». Ваш язык выдаёт вас с головой. Откуда такая деликатность -
«заняли». Фашисты не заняли бы, а захватили город, ворвались бы и
растерзали его. Но главное, кто - мы? Вы с Костей пели бы, вы с дочкой
Дуней, вы все вместе с Чубайсом, недавно кажется ставшим супругом вашей
Дуни? Вам и невдомёк, что если бы сбылась ваша фантазия, то в Москве уже
никто и ничего не пел бы. Кстати, муж Чубайс - не единственное достижение дочки Дуни. Ещё она
поставила фильм о Бунине, роль которого играл её папа. Ну, так случайно
совпало. У Бунина есть прекрасное стихотворение «Родине»: Они глумятся над тобою. Они, о, родина, корят Тебя твоею простотою, Убогим видом черных хат... Так сын, спокойный и нахальный, Стыдится матери своей - Усталой, робкой и печальной Средь городских его друзей. Глядит с улыбкой состраданья На ту, что сотню верст брела, И для него ко дню свиданья Последний грошик сберегла. Многие строки здесь адресованы вам, Смирновы...
Младшему в юные
годы очень хотелось сниматься в кино, и он приставал с этим к своему
старшему брату, который уже ставил фильмы. И тот ему однажды сказал: «Я
нашёл для тебя роль... Вот смотри: черный экран, полоса света, входят
двое. Один говорит: „Посмотри, кто там лежит". - „Это труп". Вот ты этим
трупом и будешь»... Эту роль младший брат сыграл великолепно. И так
вжился в роль! В сущности, так и остался трупом. Но не простым, а
говорящим, дающим интервью для журнала «Караван истории». А о старшем
брате Андрее можно сказать, что он превзошел младшего во всём, в том
числе и в актёрском мастерстве. Владимир Бушин
Киберсант-Новичок
Грандиозное, абсолютно уникальное пособие о том, как быстро и невероятно легко стать киберсантом и научиться стабильно зарабатывать внушительные суммы денег в сети!
Авторы курса — известнейшие интернет-предприниматели, основатели издательства Инфо-ДВД, Анатолий Белоусов и Никита Королев.
|
